"Отношение к девяностым. Близость серии августовских юбилеев располагает к тому, чтобы поставить эту проблему на первое место, но она важна и без привязки к датам. Славный путь, пройденный Россией из 1991 в 1999 год, то есть из точки "А" со съездами народных депутатов, журналом "Огонек" (и даже не с ним, он тогда уже был чересчур старомоден, а уже были "Куранты" и "Коммерсант"), Лениным-грибом и Соловецким камнем на Лубянке в точку "Б" с волошинской (мало чем отличающейся от володинской) Администрацией президента, ничего не решающей Госдумой, промыванием мозгов по ОРТ, массовой советской ностальгией и непредставимым даже в советские годы престолонаследием – этот славный путь не отрефлексирован российским обществом вообще никак.
Более того, он не будет отрефлексирован, пока командные высоты в общественной мысли заняты коллективным "Ельцин-центром", который частью за зарплату, частью – уходя от персональной ответственности (слишком много до сих пор везде нераскаявшихся аналогов Симоньян и Габреляновых из девяностых) продолжает тиражировать пропагандистские паттерны из того времени, оправдывая превращение демократической системы в авторитарную. Путин начался в девяностые, на том самом танке стоял Золотов – пока это не перестанет быть "спорной точкой зрения", мы обречены на повторение ошибок прошлого.
Коллаборационизм. Масштабы общественно непорицаемого сотрудничества с властью сегодня побили все советские и дореволюционные рекорды. Рядом с последним единороссом всегда обнаружится приличный человек, который станет доказывать, что все не так однозначно. Обязательно кто-нибудь скажет, что ну так ведь и врачи государственные, и что же – к врачам теперь не ходить? Как будто врач оправдывает полицейского или чиновника, пусть даже из самого доброго департамента культуры, но нет, не оправдывает, и в каждом "Гоголь-центре" есть кирпичик от Следственного комитета, и в каждой велодорожке есть асфальт из "закона Яровой", и даже если на государственном телеканале приличный человек рассказывает о погоде, напрасно он забывает распятого мальчика, рассказ про которого, может быть, снимали на ту же камеру, что и приличного человека.
Массовая степень соучастия делает возможным все, в чем принято обвинять российскую власть. Тот парень (необязательно именно тот, просто это последнее, о чем писала "Медиазона", так-то я знаю и московских урбанистов, работающих теперь в Казани с милицейским генералом Сафаровым, переведенным на штатскую госслужбу в наказание за ОВД "Дальний") из хакасской колонии, которого насиловали дубинкой, – едва ли он знает, что эту дубинку сделали из моднейшего московского смузи, которым в промышленных количествах каждый день запивается возможность сотрудничать с властью без имиджевых и моральных потерь.
Чужой патриотизм. Неприязнь к патриотической казенщине, пацифизм, любовь вместо войны – замечательные человеческие качества, которые, однако, становятся менее замечательными, когда выясняется, что анархизм, пацифизм или либертарианство имеют жесткие географические границы, за которыми российский голубь готов и гимн спеть по-ястребиному, и вышиванку примерить, и повосхищаться парнями в камуфляже, и даже сказать "в СБУ разберутся" голосом вахтера из общежития. Поиск другого отечества в самой казенной, самой густопсовой его форме – стыднейшая и вреднейшая черта многих россиян.
Отечественный сапог омерзителен, но ключевое слово здесь "сапог", а не "отечественный", и в неприязни к отечественному сапогу не стоит искать какой-нибудь другой, правильный сапог, чтобы его поцеловать. Когда слишком многие ищут себе другое отечество, чтобы относиться к нему так же, как к России относятся российские мракобесы, последние всегда будут побеждать".