На семинарах, с одной стороны, никогда не рвалась отвечать, с другой – если спрашивали, отвечала всегда правильно. Когда она не понимала и считала нужным что-то переспросить, она всегда вежливо поднимала руку и переспрашивала, и это всегда были вопросы по делу. Или это было, если я что-то плохо сказала, или опережавшие ход рассказа, когда я еще только собиралась про это говорить. Это была одна из лучших студенток в группе (хотя пока училась в той группе, что Бардина – с Бардиной было, конечно, никого не сравнить).
(Кстати, а Бардина нынче в Войне или нет? Я ничего о ней сейчас не знаю, к сожалению.)
Толоконникова рано родила. Большую часть обучения у нее был индивидуальный график – у нас так делают для матерей с младенцами. Тем не менее, она всегда приходила на важные семинары и занятия. Если задавалась письменная работа, она выполняла ее всегда или первой или в числе первых. Я любила ставить ее в пример глубокомысленным мыслителям и особенно мыслительницам, которые не успевали к дедлайну и начинали по-детски оправдываться. Я показывала на Толоконникову и говорила: вот у этого человека младенец. У нее индивидуальный график. Тем не менее ее работу я получила одной из первых. Где Ваша работа или Ваш ребенок?
Н.Т. родом из какого-то северного промышленного города, кажется, Норильска. Само по себе это многое объясняет, в том числе насчет влияния Норильска на климат души его жителей. Правда, я знаю одного очень разумного человека из Воркуты, Саша Семенова. Но всякое случается. В конце концов, кто знает, как слагаются те факторы, которые формируют городом и краем душу человека? Север тоже можно любить. Но его можно ох как и ненавидеть. Я понимаю то и другое. Смотря как ты на него попал, смотря чего лично тебе надо.
Думаю, что культура неким образом сама отторгает от себя такие города, посредством порождения таких жителей и таких выходцев
Так вот, насчет желания популярности-то. Уже со второго курса Надя советовалась со мной, какую философскую работу взять относительно проблемы бунта, протеста.
Это было не только до Пусси Райот, но и до Дарвиновского музея еще было далеко.
Я не знаю, в каком состоянии была группа Война: уже сложившаяся, или моральный урод Плуцер-Сарно занимался еще русским матом. Но что Толоконниковой в ее интересе к бунту двигало не желание популярности, это-то было довольно ясно. Не про тех философов она спрашивала, чтобы стать популярной.
Я еще раз повторю, что она всегда вела себя тихо и вежливо и хорошо решала самые трудные задачи. Так что, думаю, она ждала, что я ей посоветую что-нибудь из Канта или Гегеля. Но увы. Сама я тогда еще была далека от философии бунта. Сейчас-то ближе, но не тогда. Маркузе, Фейерабенд – это все у нас все и так знают. Так что самое полезное, что я сделала для Толоконниковой – это посоветовала ей обратиться к А.Костиковой, доценту с нашего факультета, которая в курсе всех новейший движений в области всяких философий – в том числе и бунтарских (ибо их щас много). Думаю, потому Н.Т., бедная, стала писать курсовые и диплом по феминизму: потому что этим занималась Костикова. Ей бы все ж по Маркузе... Ну ладно. Насчет актуальных событий в судьбе Толоконниковой – в них принимает участие много народа, и неважно, что многие знают ее не так хорошо как я. Многие, может, наоборот, даже лучше, ведь я всего лишь видела ее как препод видит студентку. Но если будет реально нужно вступиться за ее судьбу, я попытаюсь сделать все, что от меня зависит. Все, я закончила про то, что Толоконникову нужно освободить"