"Первый фактор этих изменений сводится к "творческому разрушению", который ведет сейчас эпидемия. Авторы "Манифеста коммунистической партии", воспевшие индустриальное общество, повсюду уничтожающие старые сословные и цеховые формы жизни, могли бы быть зачарованы нынешним моментом истории. За двадцать лет человечество создало фактически новую культуру, основанную на доступе к гигантским массивам информации с одной стороны, и полной транспарентности социальной жизни с другой.
Смартфоны, связанные в сеть, дают совершенно другой тип социальности по сравнению с XX веком. В сфере труда это проявляется в уберизации (отсутствие постоянной занятости, краткосрочные проекты), в сфере личных отношений - в успехе Tinder и подобных платформ, в сфере общения и социальных контактов в социальных сетях (большое число слабых социальных связей, постепенно вытесняющие привычные представления о дружбе, разрушающие социальные иерархии), в сфере медиа - конкуренцию между традиционными иерархическими СМИ с редакциями и альтернативных горизонтальных источников информации (где фейки, гибридные войны, большая представленность в медиа и координация небольших групп, эффект движения meetoo представляют разные стороны демократизации информации).
Эти изменения в культуре были относительно медленными, поскольку они действовали в интерьерах XX века, где автомобиль с водителем-частником, который вызывается через смартфон и единоразово оказывает вам услугу, называется "такси", и где люди привычно ходят на работу и строят карьеру, как если бы это было само собой разумеющимся действием. Эпидемия остановила все социальные практики кроме тех, которые были созданы в последние 20 лет в цифровой культуре: в течение этого года человечество будет вынуждено принять все накопленные изменения. Те практики, которые не сочетаются с ними, будут отброшены.
Второй фактор еще более фундаментален, и его можно назвать алгоритмократией. Ответственные политики вынуждены принимать решения в условиях неопределенности, предполагая, что им придется затем отчитываться перед гражданами. Единственным легитимным способом принятия решений по-прежнему, как в эпоху Просвещения, считается рациональный анализ ситуации. Чтобы анализировать ситуацию, правительства по всему миру собирают все доступные данные. Раньше слежка за гражданами считалась чем-то неприличным, но после того, как на этом были построены главные бизнесы последних десяти лет - Google и Facebook, - сбор данных был нормализован.
Сами политики не в состоянии строить и оценивать статистические модели, основанные на big data: здесь они полагаются на экспертов. Эксперты в свою очередь не принимают политических решений, но лишь строят количественные модели, которые обрабатываются машинами. Ни одно государство мира в 2020 году не может принимать значимых политических решений, не используя алгоритмы. Сложность этих алгоритмов постоянно растет, как и количество данных, доступных для анализа. Решения, которые отрицаются алгоритмами, будут отметаться на самых ранних стадиях: это хорошо видно на примере беспрецедентного за всю историю индустриального мира решения закрыть экономику ради спасения жизней людей.
В алгоритмократии реальным политическим субъектом и сувереном становится не "коллективная воля народа" и не персона диктатора, но машина. Человеческие когнитивные способности де-факто признаны недостаточными для того, чтобы принимать ответственные рациональные решения.
В России мы видим своеобразную трагедию диктатуры, которая, предполагая, что субъектность есть только у нее, решила оформить "транзит власти" через вульгарное "обнуление президентских сроков", и завершить это действие символическим парадом на Красной площади 9 мая. Сувереном над диктатурой становится эпидемия с ее необъявленной чрезвычайной ситуацией. Реальная ЧС была объявлена у нас 15 января, ее еще называли "антиконституционным переворотом", объяви власти теперь юридическую процедуру ЧС, и это обнулило бы их более ранние действия.
Но аналогичные трагедии переживают политические режимы по всему миру: в них правят теперь не избранные парламенты и президенты, а математические модели, основанные на данных, собранных с миллиардов смартфонов. Сувереном над эпидемией встает алгоритм.
Наконец, третий фактор нашего политического будущего, зависит от того, в каком обществе происходят эти изменения. В ревизионистской работе "Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм" историк Дэвид Хоффман утверждает, что несмотря на беспрецедентные преступления советских властей против личности, характер их действий не был уникальным. К 1916 году по всей Европе существовал институт военной цензуры, централизованного снабжения населения продуктами первой необходимости, концентрационные лагеря для военнопленных и временно перемещенных лиц, запрет на свободное перемещение, массовые биополитические меры по поддержанию работоспособности населения через базовое образование и гигиенические меры. Отличие советского государство заключалось в том, что после окончания военных действий все эти институты не были свернуты, но, напротив, продолжили свое развитие в течение следующих 70 лет.
В конечном счете, удастся ли совместить новую алгоритмократию со старыми ценностями прав человека, зависит от состояния гражданских институтов позднего индустриального века, с которым мы теперь попрощались. Для сравнения британская демократия может быть описана как рудимент средневековой Великой хартии вольности. К сожалению, у России тут очень плохие перспективы: союз клептократического авторитаризма с "Яндексом" и всеобщей цифровизацией встречает слишком слабое сопротивление".